Чем глубже окунаешься не только в поэтическую, но и общественно-политическую деятельность А. С. Пушкина, знакомясь с новыми фактами его богатой биографии, тем становится яснее, что в реальной жизни он был не только гениальным поэтом, но и, не в меньшей степени, государственным мыслителем. Огромную, если не сказать, решающую роль в его становлении как поэта-державника сыграл Николай Михайлович Карамзин, выдающийся писатель и историк. По возрасту он был значительно старше Пушкина – на 33 года, поэтому нельзя его назвать личным другом Александра Сергеевича. Скорее он выступал в роли умудренного жизненным и умственным опытом наставника, причем, как оказалось по прошествии лет, особенно в области историографии.
С младенческих лет Пушкин бывал в семье Карамзиных, члены которой были близкими друзьями семьи Пушкиных. Еще ребенком он впитал, пусть не всегда им понимаемые в силу возраста, мысли и суждения, которые высказывал Н. М. Карамзин в долгих беседах о литературе и истории с его родным дядюшкой Василием Львовичем. Знакомство Пушкина с Карамзиным продолжились и укрепились в последующие годы, когда оба волею судьбы оказались вместе в Царском Селе. Первый — в качестве учащегося Лицея, а второй — с семьей в 1816 году поселился для завершения и подготовки к публикации восьми томов «Истории государства Российского». Пушкин со своими друзьями по Лицею в свободные от учебы часы довольно часто бывал в семье Карамзиных. Его влекло к ним как магнитом. Часто заходил к ним один. Николай Михайлович и его супруга, Екатерина Андреевна, встречали его радушно. Их дети ждали его, поскольку с его появлением начинались веселые игры и подчас детские шалости. «У Карамзиных говорили по-русски (явление необычное для светских встреч того времени), обменивались не пустыми сплетнями, а важными политическими и культурными новостями, против обыкновения не играли в карты», отмечал видный советский пушкинист Н. Эдельман.
Юноша А. Пушкин Н. М. Карамзин
Пребывание в семье Карамзиных обогащало юношу Пушкина познанием литературного русского языка. Нельзя забывать, что Пушкин в детские годы совсем не знал русского языка. Известно, когда через три года после рождения Александра Пушкина его бабушка Мария Алексеевна во время очередной встречи с внуком возмутилась, что ребенок совершенно не говорит по-русски, а изъясняется исключительно на французском языке. По требованию бабушки к мальчику в качестве няни была приставлена Арина Родионовна, которая и заложила в нем знания разговорного русского языка. Однако вплоть до учебы в Лицее он на французском изъяснялся лучше, чем на русском. Первые его поэтические строчки появились на французском языке. Старшая сестра поэта Ольга вспоминала, что Александр еще до поступления в лицей, лет в 10–12, сочинял стихотворения и даже пьесы на французском, по примеру отца и дяди. Не случайно лицеисты дали ему прозвище «француз». Лишь по окончании Царскосельского лицея, да довольно продолжительные беседы с Н. М. Карамзиным по истории русской словесности заложили в нем такие знания, что именно с Пушкиным связывают становление современного литературного русского языка. Обращаем внимание, что только при Императоре Николае I русский язык становится языком общения в светском обществе.
Н. М. Карамзину было интересно беседовать с Пушкиным и его друзьями-лицеистами как представителями будущего поколения государственных деятелей. Известно, что 12 августа 1810 года Александр I подписал Указ об учреждении Лицея для образования юношества, предназначенного для государственной службы. Образовательная программа была разработана выдающимся русским государственным и общественным деятелем, реформатором системы государственной власти, М. М. Сперанским. Она была ориентирована в первую очередь на подготовку просвещённых государственных чиновников высших рангов. Н. М. Карамзина, конечно, как противника либеральных взглядов не могла не тревожить судьба России, окажись она в руках поклонников исключительно западных идей. Пушкин очень ценил дружелюбное внимание Карамзина к нему и его друзьям, и, несмотря на большую разницу в возрасте, в общественном положении, в убеждениях, молодой поэт и историограф общались довольно близко. Ко времени рождения Пушкина Николай Михайлович был уже известным писателем, автором «Бедной Лизы» и «Писем русского путешественника», трудился над «Историей государства Российского». В мае 1817 года историограф присутствовал на выпускном лицейском экзамене по всеобщей истории. В день рождения Пушкина, 26 мая (по новому стилю – 6 июня) 1817 года, среди посетивших его друзей, присутствовал и Н. М. Карамзин.
Близкое знакомство Пушкина с Карамзиным, начавшееся в Царском Селе, продолжилось в Петербурге. Пушкин часто и запросто приходил к Карамзиным, даже назначал у них свидание своему замечательному наставнику в поэзии В. А. Жуковскому:
«Скажи, не будешь ли сегодня
С Карамзиным, с Карамзиной? –
На всякий случай – ожидаю,
Тронися просьбою моей…».
Вместе с тем нельзя не отметить, что в процессе бесед Пушкина с Н. М. Карамзиным возникали подчас жаркие дискуссии по вопросам государственного устройства Российской империи. Не секрет, что в юные годы Пушкин был радикальным «вольнодумцем» – и в этом нет ничего предосудительного. Пушкин как личность сформировался в условиях лицейского свободомыслия. В Лицее, надо сказать, из всех учебных заведений во всей Российской империи не было телесных наказаний. Кстати, в Итоне, самой престижной английской частной школе, основанной в 1440 году, пороли студентов за провинности почти до самого конца XX века. Вот вам уровень демократии в образовании по-английски! В Лицее, например, преподавателем Пушкина являлся брат французского «друга народа» Жана Поля Марата, который в период Великой французской революции был одним из вождей якобинцев. Судя по воспоминаниям, лицеисту Пушкину очень нравилось, что учитель и не думал скрывать опасного родства. Напротив, гордился и много познавательного рассказывал о революции и ее вождях. Если говорить о мировоззренческих и идеологических позициях другого преподавателя, А. П. Куницына, то тот, являясь сторонником Руссо и Канта, считал необходимым ограничивать всякую власть — не только государственную, но даже и родительскую, поскольку иначе она оборачивается тиранией и несправедливостью. По окончании Лицея, вступив во взрослую жизнь, почти всё окружение молодого Пушкина в те годы было проникнуто либеральными идеями.
А.С. Пушкин читает свои стихи на одном из собраний декабристов
На тот момент он находился под влиянием радикальных взглядов будущих декабристов (Н. Муравьева, Н. Тургенева, П. Чаадаева и др.). Сформировавшиеся тогда устойчиво либеральные взгляды Пушкина в дальнейшем послужили одной из важных причин размолвки между поэтом и историком по причине разных политических взглядов на современную российскую действительность. Если Пушкин был за ликвидацию монархии вплоть до убийства царя, то Карамзин в силу консервативности своих убеждений был категорически против уничтожения института монархии. Весь смысл его многотомного труда сводился к тому, чтобы доказать: самодержавие — основа бытия Российского государства. Попытка радикально ее ликвидировать с целью замены на другую систему государственной власти приведет к гибели земли русской. Другое дело, по его мнению, совершенствовать самодержавие как систему власти, превращая ее в «просвещенную монархию». На примере царствования И. Грозного он пытался убедить Пушкина и его друзей, что монархия, не проникнутая идеями просветительства и не ограниченная нравственными принципами, превращается в необузданную тиранию, в рамках которой все люди, кроме царя, никто и ничто. Молодой Пушкин в беседах с ним с жаром опровергал политико-исторические взгляды Н. М. Карамзина. Пушкин об одной из бесед вспоминал: «”Итак, вы рабство предпочитаете свободе.” Карамзин вспыхнул и назвал меня своим клеветником. Я замолчал, уважая самый гнев прекрасной души. Разговор переменился».
Важно отметить, что в воспоминаниях Пушкина о первом восприятии исторического труда Н. М. Карамзина отмечается, с каким восторгом он познакомился с карамзинским произведением. Он писал: «Это было в феврале 1818 года. Первые восемь томов «Русской истории» Карамзина вышли в свет. Я прочел их в моей постели (он в это время заболел тифом – В.К.) с жадностью и со вниманием. Появление сей книги (так и быть надлежало) наделало много шуму и произвело сильное впечатление, 3000 экземпляров разошлись в один месяц (чего никак не ожидал и сам Карамзин) – пример единственный в нашей земле. Все, даже светские женщины, бросились читать историю своего отечества, дотоле им неизвестную. Она была для них новым открытием. Древняя Россия, казалось, найдена Карамзиным, как Америка – Колумбом… У нас никто не в состоянии исследовать огромное создание Карамзина – зато никто не сказал спасибо человеку, уединившемуся в ученый кабинет во время самых лестных успехов и посвятившему целых 12 лет жизни безмолвным и неутомимым трудам. Ноты (сноски – В.К.) «Русской истории» свидетельствуют обширную ученость Карамзина, приобретенную им уже в тех летах, когда для обыкновенных людей круг образования и познаний давно окончен и хлопоты по службе заменяют усилия к просвещению. Молодые якобинцы негодовали; несколько отдельных размышлений в пользу самодержавия, красноречиво опровергнутые верным рассказом событий, казались им верхом варварства и унижения (Выделено нами – В.К.). Они забывали, что Карамзин печатал «Историю» свою в России; что государь, освободив его от цензуры, сим знаком доверенности некоторым образом налагал на Карамзина обязанность всевозможной скромности и умеренности. Он рассказывал со всею верностию историка, он везде ссылался на источники – чего же более требовать было от него? Повторяю, что «История государства Российского» есть не только создание великого писателя, но и подвиг честного человека».
Однако, оправившись от болезни и оказавшись снова в привычной для него либеральной среде, круто меняет свою оценку научно-литературного исторического труда. Особенно друзей Пушкина возмутила фраза Карамзина «история принадлежит государю». Она воспринималась ими как главное доказательство ангажированности историка. Пушкин, солидаризируясь со взглядами либерально настроенных друзей, пишет эпиграмму на историческое сочинение Н. М. Карамзина «История Государства Российского». Речь идет об известной эпиграмме «В его «Истории» изящность, простота…».
«В его «Истории» изящность, простота.
Доказывая нам, без всякого пристрастья,
Необходимость самовластья
И прелести кнута».
По мнению известного российского литературоведа А. В. Гулыги, эта эпиграмма Пушкину не принадлежит. Однако сам Александр Сергеевич в письме к П. Вяземскому (10 июля 1826 года) не отрицал, что он автор одной из эпиграмм. Другое дело, думаю, по молодости лет считал: «Моя эпиграмма остра и ничуть не обидна, а другие, сколько знаю, глупы и бешены: ужели ты мне их приписываешь?».
После восстания декабристов (14 декабря 1825 г.), подводя своеобразный итог своему увлечению либеральными идеями, Пушкин отмечал в беседе с одним из почитателей его поэтического таланта: «Молодость – это горячка, безумие, напасть. Её побуждения обычно бывают благородны, в нравственном смысле даже возвышенны, но чаще всего ведут к великой глупости, а то и к большой вине. Вы, вероятно, знаете, потому что об этом много писано и говорено, что я считался либералом, революционером, конспиратором, – словом, одним из самых упорных врагов монархизма и в особенности самодержавия. Таков я и был в действительности. История Греции и Рима создала в моём сознании величественный образ республиканской формы правления, украшенной ореолом великих мудрецов, философов, законодателей, героев; я был убеждён, что эта форма правления – наилучшая. Философия XVIII века, ставившая себе единственной целью свободу человеческой личности и к этой цели стремившаяся всею силою отрицания прежних социальных и политических законов, …принесшая миру так много хорошего, но несравненно больше дурного, немало повредила и мне. Крайние теории абсолютной свободы, не признающей над собою ничего ни на земле, ни на небе; индивидуализм, не считавшийся с устоями, традициями, обычаями, с семьёй, народом и государством; отрицание всякой веры в загробную жизнь души, всяких религиозных обрядов и догматов, – всё это наполнило мою голову каким-то сияющим и соблазнительным хаосом снов, миражей, идеалов, среди которых мой разум терялся и порождал во мне глупые намерения. Мне казалось, что подчинение закону есть унижение, всякая власть – насилие, каждый монарх – угнетатель, тиран своей страны, и что не только можно, но и похвально покушаться на него словом и делом. Но всему своя пора и свой срок. Время изменило лихорадочный бред молодости. Всё ребяческое слетело прочь. Всё порочное исчезло… Я понял, что абсолютная свобода, не ограниченная никаким Божеским законом, никакими общественными устоями, невозможна,… а если бы была возможна, то была бы гибельна, как для личности, так и для общества. Без законной власти, блюдущей общую жизнь народа, не было бы ни родины, ни государства, ни его политической мощи, ни исторической славы, ни развития».(Цит. по:Владислав Ходасевич. Пушкин и Николай I. //http://hodasevich.lit-info.ru/hodasevich/kritika/hodasevich/pushkin-i-nikolaj-i.ht)
Возвращаясь к взаимоотношениям Пушкина и Карамзина, эпиграмма глубоко обидела Николая Михайловича. Она послужила охлаждению их взаимоотношений, правда, не настолько, чтобы превратить их во взаимных врагов. Когда в 1820 году над Пушкиным нависла угроза ссылки его в Соловецкий монастырь или в Сибирь, что грозило полной изоляцией от общества и литературы. Поводом для ссылки послужили эпиграммы Пушкина на влиятельных людей – на архимандрита Фотия, Аракчеева и даже самого императора Александра I. Эпиграмма на царя, которую он написал, по содержанию была оскорбительной и исторически неверной.
«Воспитанный под барабаном,
Наш царь лихим был капитаном:
Под Аустерлицем он бежал,
В двенадцатом году дрожал».
Напомним, что еще в мае 1811 года Александр I, разъясняя свое отношение к предстоящей схватке с Наполеоном послу Франции в России А. Коленкуру, отмечал: «Если император Наполеон начнет против меня войну, то возможно и даже вероятно, что он нас побьет, если мы примем сражение, но это не даст ему мира. За нас необъятное пространство, и мы сохраним хорошо организованную армию. Если жребий оружия решит дело против меня, то скорее отступлю на Камчатку, чем уступлю свои губернии. И подпишу в своей столице договоры, которые явятся только передышкой». Н. М. Карамзин лично обратился к министру иностранных дел И. Каподистрия, в ведомстве которого Александр Сергеевич служил, чтобы тот замолвил слово перед императором Александром I в защиту опального поэта. Несколько позже Н. М. Карамзин пишет П. Вяземскому: «Пушкин, был несколько дней совсем не в пиитическом страхе от своих стихов на свободу и от своих эпиграмм, дал мне слово уняться и поехал благополучно в Крым месяцев на пять. Он был, кажется, тронут, великодушием государя, действительно трогательным (Выделено нами – В.К.). Если Пушкин и теперь не исправится, то будет еще чертом до отбытия своего в ад».
По предписанию императора Александра I Александр Сергеевич был отправлен в Екатеринослав служить в канцелярии начальника иностранных колонистов на юге России генерала И. Инзова. Формально ссыльным он не считался. По пути к месту предназначения Пушкин искупался в Днепре и схватил тяжелое воспаление легких. На его счастье, в Екатеринодаре проездом находился герой Отечественной войны Н. Раевский с детьми. Один из них Николай, был давним другом Пушкина ещё со времени проживания в Царском Селе. Он обнаружил поэта в бреду и убедил отца забрать его с собой на курорт в Крым и на Кавказ. В Крыму Пушкин побывал в Феодосии, Гурзуфе и в Бахчисарае. Пушкин наслаждался красотой природы и сочинял стихи. Он написал знаменитые южные поэмы – «Кавказский пленник» и «Бахчисарайский фонтан» и приступил к работе над романом «Евгений Онегин». Сегодня в память о пребывании Пушкина в Бахчисарае на знаменитом Бахчисарайском фонтане выбиты строки из одноименной поэмы.
И.К. Айвазовский, И.Е. Репин «Прощание Пушкина с морем «. («Прощай, свободная стихия…»). 1887 г.
Айвазовский знал свою слабость в портрете и сам пригласил Репина написать Пушкина Позднее Репин так отозвался о совместной работе: «Дивное море написал Айвазовский (…) И я удостоился намалевать там фигуркуПушкина».
В 1823 году Пушкина перевели в Одессу, где поэт стал ухаживать за женой своего нового начальника графа Воронцова – Елизаветой Воронцовой, которой посвятил несколько стихотворений: «Сожженное письмо», «Храни меня, мой талисман». Все это не могло не возмутить последнего и навсегда испортить отношения между ними. Свое отношение к своему начальнику Пушкин выразил в ядовитой эпиграмме «Полу-милорд, полу-купец». Так что Пушкин не сдержал слово, данное Н. М. Карамзину, что он, хотя бы в течение 2-х лет, не будет писать политически зловредных стихов.
«Полу-милорд, полу-купец,
Полу-мудрец, полу-невежда,
Полу-подлец, но есть надежда,
Что будет полным, наконец».
Знаменитая эпиграмма на графа Воронцова, написанная Пушкиным в 1824 году, получилась очень колкой, но, следует признать, в основном несправедливой по содержанию. На самом деле М.С. Воронцов был одним из ярких государственных деятелей своего времени. Героически сражался в Бородинском сражении и в штыковом бою был тяжело ранен в ногу. В 1815 году М. С. Воронцов был назначен командиром оккупационного корпуса во Францию до 1818 года. Перед отправкой корпуса в Россию он велел собрать сведения о долгах, сделанных за это время русскими офицерами. Сумма получилась значительной – полтора миллиона рублей. Полагая, что победители должны покинуть Париж достойным образом, Воронцов заплатил этот долг. Новороссия обязана ему, как генерал-губернатору, за развитие угольной промышленности и виноградарства, разведение тонкорунных овец, археологическими изысканиями, строительством городов в крае. Образ Воронцова представлен на памятнике «Тысячелетие России» в Великом Новгороде. Граф Воронцов добился, чтобы царь теперь действительно отправил Пушкина в ссылку. Местом ссылки оказалось Михайловское, родовое поместье, на несколько лет. Так началась с 1824 по 1826 гг. «северная ссылка» Пушкина.
Ссылка в Михайловское стала для него окончательно переломной во взглядах на современную политическую жизнь России, ее историческое прошлое. Многие идеи Карамзина, которые он в силу юношеского революционаризма отвергал с порога, теперь начали овладевать его умом. В частности, имея в виду карамзинскую оценку французской буржуазной революции (1789 -1794 гг.), крайне отрицательную, он пишет поэму «Андрей Шенье». В ней он четко проводит мысль: вместо власти монарха, свергнутого насильственно, пусть даже во имя самых прекрасных и благородных идей, приходит новоявленный диктатор-тиран, в глазах которого жизнь поданных ничто. В Михайловском буквально накануне восстания декабристов (14 декабря 1825 года) он завершает народную драму «Борис Годунов», которую при выходе в свет (1831 г.) посвятил памяти Н. М.Карамзина. Он признал свою преемственную связь с Карамзиным, который много ему дал как историк и как человек думающий. Не будь «Истории государства Российского», не было бы и драмы «Борис Годунов». В ней Пушкин затронул вопросы политические, еще недавно бурно волновавшие его. В письме к П. Вяземскому он указал на эту особенность трагедии, которая служит вехой для пушкиноведа в понимании трансформации взглядов Александра Сергеевича. «Я смотрел на него (Б. Годунов – В.К.) с политической точки, не замечая поэтической стороны».
Пушкин, как и Карамзин, приходит к выводу: монархия – наиболее приемлемая форма государственного устройства в России. Однако в отличие от него он считает, она должна быть не только просвещенной, но и народной. В драме «Борис Годунов» он обращает внимание читателя на следующие моменты. Русский народ – монархист по своей природе, и он не против царя, если тот выражает его интересы. Этим объясняется, почему первоначально многие из народа: крестьяне, казаки, дворянство и даже духовенство – встали под знамена Григория Отрепьева, поверив, что он чудесно спасшийся от смерти младший сын Ивана Грозного Дмитрий. Симпатии народа чудесно спасшемуся Дмитрию-царевичу питают смелость самозванца и настолько, что, несмотря на тройной перевес в численности войска Б. Годунова и что Лжедмитрий никакой не полководец, тем не менее, царская армия терпит поражение. При одном имени, что войско ведет чудом спасшийся сын Ивана Грозного, сам Дмитрий Иоаннович, города и крепости сдаются самозванцу. С другой стороны, в трагедии «Борис Годунов» в финальной сцене звучит знаменитая карамзинская фраза «Народ безмолвствует», цитируемая Пушкиным из «Истории государства Российского». Фраза свидетельствует о том, что народ не желает поддерживать очередного претендента на царский трон, если его приход сопровождается кровавым насилием. В глазах народа, выражаясь современным языком, он нелегитимен как царь. Великий русский критик В. Г. Белинский, анализируя «Бориса Годунова», отмечает: «Нет, народ никогда не обманывается в своей симпатии и антипатии к живой власти: его любовь или не любовь к ней – высший суд! Глас божий – глас народа!». По его мнению, в последней строчке пушкинского произведения заключена глубокая черта, достойная Шекспира. «В этом безмолвии народа слышится страшный, трагический голос новой Немезиды (в древнегреческой мифологии крылатая богиня возмездия, карающая за нарушение общественных и нравственных порядков – В.К.), изрекающей суд над своею новою жертвой – над тем, кто погубил род Годуновых».
Такой взгляд на место и роль монархии в российской системе власти позволил в определенной степени Пушкину найти общие точки соприкосновения в беседе с императором Николаем I, которая состоялась в Чудовом монастыре на территории Московского Кремля в сентябре 1826 года. Став поэтом-державником, Пушкин осмысленнее подошел к пониманию внешнеполитического положения России в Европе. Откликаясь на польские события в стихотворении «Клеветникам России», он открыто поддержал государственническую линию Николая I. Она заключалась в бескомпромиссном подавлении восстания польской шляхты в Варшаве в 1831 году.
«Иль русского царя уже бессильно слово?
Иль нам с Европой спорить ново?
Иль русский от побед отвык?
* * *
Так высылайте ж нам, витии,
Своих озлобленных сынов!
Есть место им в полях России,
Среди нечуждых им гробов».
Пушкин понял, что страны Запада неслучайно выступили в поддержку польских шляхтичей, надеясь с их помощью не только ослабить, но и развалить Российскую империю. Эту кампанию возглавили Ж. Лафайет, ставший председателем Польского комитета, и генерал М. Ламарк. Многие депутаты выступали во французской Палате с пламенными речами, призывая к выступлению против России. Война Европы с Россией казалась весьма вероятной многим. Французский исследователь творчества Пушкина А.Труайя отмечает, что великий поэт думал о территориальной целостности страны в первую очередь. Далее исследователь пишет: «В оправдание настроений поэта отметим, что во французской палате депутатов звучали не просто речи в защиту о Польше…, а раздавались призывы к вооруженному вмешательству в русско-польский конфликт. Польские деятели восстания требовали присоединения к Польше Украины до самого Днепра, включая Киев».
Пушкин как поэт был не одинок в такой оценке польской кампании Русской армии в 1831 году. Другой великий русский поэт, которого Пушкин воспринимал как учителя, В.А. Жуковский, откликаясь на русско-польские события, написал стихотворение «Старая песня на новый лад» (сентябрь 1831 г.) по случаю взятия Варшавы, которое было проникнуто таким же эмоциональным настроем, как и пушкинское произведение «Клеветникам России». Тем более, что русские войска взяли Варшаву 26 августа в 19-ю годовщину Бородина.
«С Богом! Час ударил Рока,
Час ожиданный давно.
Сбор гремят – а издалёка
Русь кричит: Бородино!
Чу! как, пламенея, тромбы,
Поднялися и летят
Наши мстительные бомбы
На объятый бунтом град.
Спор решен! дана управа!
Пала бунта голова!
И святая наша слава,
Слава Русская жива!»
Ф.И. Тютчев также откликнулся на взятие Варшавы русскими войсками Паскевича в августе 1831г. стихотворением:
«Воспрянь, разрозненное племя,
Совокупись в один Народ —
Воспрянь — не Польша, не Россия —
Воспрянь, Славянская Семья!»
Новое польское восстание в 1863-1864 гг. привело Ф.И. Тютчева к мысли, что одних благородных призывов к полякам о примирении с Россией и напоминаний, что они такие же славяне, как и русские, уже недостаточно, и считал оправданной необходимостью в целях сохранения целостности Российского государства вынужденные репрессии.
Насколько сейчас не хватает проницательных поэтов такого масштаба, как Пушкин и Жуковский, которые своим высоким поэтическим слогом дали бы оценку событиям в Украине! Ситуация между Россией и Украиной, так же как и тогда, отражает спор между славянскими народами. Бесцеремонное вмешательство западных стран во взаимоотношения между Россией и Украиной объясняется исключительно их желанием разжечь полномасштабную братоубийственную войну с одной целью: с помощью Украины ликвидировать Россию как геополитический противовес Америке и Европе.
Большинство российских видных либералов (экономист Н. Тургенев, поэт П. Вяземский и др.), желая победы полякам, осудили действия Императора Николая I, видя в них проявление только царского деспотизма. Следовательно, за переход на государственнические позиции Пушкин заплатил довольно дорого. Его друзья, а их было большинство, придерживающиеся либеральных взглядов, дружно осудили пушкинский поступок в поддержку Царя. Один из них, Г. А. Римский-Корсаков, заявил, что после появления стихотворения «Клеветникам России» он отказывается «приобретать произведения Русского Парнаса». П. Вяземский, резко осуждая позицию Пушкина в польском вопросе, в своем дневнике записал: «Мне… надоели эти географические фанфаронады наши: От Перми до Тавриды и проч. Что же тут хорошего, чем радоваться и чем хвастаться, что мы лежим врастяжку, что у нас от мысли до мысли пять тысяч верст… Вы грозны на словах, попробуйте на деле. А это похоже на Яшку, который горланит на мирской сходке: „Да что вы, да сунься-ка, да где вам, да мы-то!“. Неужели Пушкин не убедился, что нам с Европою воевать была бы смерть… И что опять за святотатство сочетать Бородино с Варшавою? Россия вопиет против этого беззакония… Смешно, когда Пушкин хвастается, что мы не сожжем Варшавы их. И вестимо, потому что после нам пришлось бы застроить ее». Великий польский поэт А. Мицкевич в знак протеста разорвал творческие отношения с Пушкиным.
Пушкин подобным друзьям писал в ответ, что им упадок или слава Родины безразличны. В письме-ответе Пушкина Чаадаеву есть строчки, которые свидетельствуют о том, насколько великий поэт вырос как достойный сын своего Отечества. Пушкин отмечал: «Что же касается нашей исторической ничтожности, то я решительно не могу с вами согласиться. Войны Олега и Святослава и даже удельные усобицы — разве это не та жизнь, полная кипучего брожения и пылкой и бесцельной деятельности, которой отличается юность всех народов? Татарское нашествие — печальное и великое зрелище. Пробуждение России, развитие ее могущества, ее движение к единству (к русскому единству, разумеется)…. А Петр Великий, который один есть всемирная история! А Екатерина II, которая поставила Россию на пороге Европы? А Александр, который привел нас в Париж? и (положа руку на сердце) разве не находите вы чего-то значительного в теперешнем положении России, чего-то такого, что поразит будущего историка?… Как человек с предрассудками — я оскорблен, — но клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить Отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, какой нам Бог ее дал».
Полагаю, если бы Н. М. Карамзин был жив на тот момент, то он вполне порадовался бы за трансформацию пушкинских политических взглядов. Значит, не зря он ходатайствовал перед царскими властями за Пушкина, доказывая, что он не только могучий талант в поэзии, но и верил, что он станет достойным сыном Российского Отечества. В свою очередь, А. С. Пушкин в одном из стихотворных посланий В. Жуковскому, подводя итог своей творческой деятельности, первостепенное место отводит Н. М. Карамзину, который сыграл в его становлении как поэта–державника огромную роль.
«Сокрытого в веках священный судия,
Страж верный прошлых лет, наперсник Муз любимый
И бледной зависти предмет непоколебимый
Приветливым меня вниманьем ободрил».
В записке Пушкина на имя царя Николая I «О народном воспитании» говорится: «Историю русскую должно будет преподавать по Карамзину. История государства Российского есть не только произведение великого писателя, но и подвиг честного человека. Россия слишком мало известна русским; сверх ее истории, ее статистика, ее законодательство требует особенных кафедр. Изучение России должно будет преимущественно занять в окончательные годы умы молодых дворян, готовящихся служить отечеству верою и правдою, имея целью искренно и усердно соединиться с правительством в великом подвиге улучшения государственных постановлений, а не препятствовать ему, безумно упорствуя в тайном недоброжелательстве».
Поделиться Поделиться ВКонтакте Telegram Whatsapp Одноклассники Cсылка
Источник: argumenti.ru
Комментарии закрыты.