Один из самых главных вопросов сегодня — что будет не только с миром и со страной, но и с городами, в которых мы живём. Города относятся к сущностям 12-го уровня сложности, что означает, что функционирование этого феномена подчинено закономерностям, описываемым лишь системой уравнений — если вообще можно такую многоплановую и многоуровневую организацию описывать в виде математических формул. Город — это следующий тип организации социального биоценоза, это живая термодинамическая система, черпающая энергию как извне, так и из внутренней деятельности обитающего там социума живых людей, их суверенных воль, сложенных из разнообразных потребностей и множественных видов деятельности.
Градостроительство как дисциплина по организации сверхсистемы из систем жизнеобеспечения значительных масс людей трансформируется не так быстро, как технологии, внедряемые в эти самые системы базового уровня, такие как водоснабжение, канализование, организация транспорта, строительство зданий и сооружений, обустройство мест общественного пользования и пространств различного назначения. До сих пор главной задачей градостроителей было находить баланс между множеством плавающих переменных в условиях неясных перспектив — политических, экономических, энергетических, производственных, демографических, транспортных и тому подобных. На нынешнем этапе трансформации градообразующих реалий, таких, как вывод промышленных предприятий за черту города, забота об экологии, скоростные методы строительства жилья, реорганизация транспортных сообщений с развитием как новых линий, так и средств индивидуальной мобильности, изменение структуры занятости со значительной долей дистанционных форм образования и труда, изменение форм проведения досуга и тому подобного, встаёт вопрос: как сделать город релевантным всем метаморфозам, ведущим к новым формам образа жизни, к новым видам труда, отдыха и развлечений? Как сделать городскую среду не только адекватной новым потребностям, но и комфортной, радостной, безопасной?
Следует учитывать и такие реалии, как замещение экономики производственной экономикой впечатлений. Люди, особенно молодёжь, смещают потребительские приоритеты от покупки материальных объектов (одежды, электроники и т.п.) к получению незабываемых ощущений и воспоминаний (посещение мероприятий, путешествие, участие в каких-либо проектах, дающих новый жизненный опыт). Это фактор первый. Фактор второй — это тренд ко всё большей метросексуальности, то есть сосредоточенности на уходе за собой, над постоянным деланием улучшенного образа себя (в виде диет, занятий фитнесом, посещений спа и косметических салонов, при повышенном внимании к индивидуальному стилю) под влиянием конкуренции друг с другом в социальных сетях. Фактор третий — высвобождение всё большего досуга, особенно у молодёжи, которой не надо тратить время на долгую дорогу на работу и обратно, на стояние в очередях за продуктами или за услугами; всё теперь происходит на ходу, с помощью гаджетов приобретаются и оплачиваются товары и услуги. Отмирают целые индустрии — печатная продукция, посещения отделений банков, библиотеки, зачастую посещение кафе и ресторанов при заказе еды на дом, посещение кинотеатров при развитии стриминговых сервисов, и так далее. Закрывается ритейл; в торговых центрах огромные площади пустуют, их нечем и некем заполнить, в то время как развиваются стремительно маркетплейсы и сервисы доставки.
И вот с какими трендами сталкивается Москва как флагман новых форм образа жизни и проведения досуга.
1. Меняется форма посещения заведений общественного питания. Для публики богатой существуют дорогие рестораны с паркингами в центре города, а также фудкорты при дорогих рынках вроде Даниловского или Усачёвского. Для них же, равно как и для хипстеров и молодёжи с достатком выше среднего, есть места вроде “Депо” на Лесной или Центрального рынка на Рождественском бульваре. При этом супердорогой продуктовый ритейл вроде “Глобуса Гурмэ” закрывается, но открываются не менее дорогие фермерские небольшие магазинчики вроде “Влавке” (бывшая ЛавкаЛавка) или “Муся и Второе”, и при них готовят пищу как в харчевне из натуральных продуктов. Рестораны средней руки (даже с высоким ценником) с невыдающейся кухней закрываются (как “Россини” на Поварской).
2. Ночные клубы из фешенебельных мест превратились в танцевально-концертные пространства для небогатой студенческой молодёжи вроде “Лукин румс” под “Известиями” на Пушкинской площади. Ярмарок тщеславия вроде “Дягилева” больше нет и, очевидно, не будет, в связи с макроэкономической ситуацией и снижением уровня доходов у мажоров и креаклов.
3. Повышался спрос на “атмосферные” места вроде Патриарших прудов, но это как-то нестабильно, некоторые заведения прогорают даже на Патриках. Проекты по созданию атмосферных мест на периферии города, вроде “Подсолнухов” редевелопера Андрея Ковалёва, не пользуются особой популярностью.
4. Вроде бы упал интерес к местам, ядром которых были арт-пространства, например, к Винзаводу или Стрелке. Равно как и снизилась посещаемость галерей современного искусства. Возможно, это связано с отъездом из страны сотен тысяч молодых людей, имевших образование, убедительный доход и разнообразные интересы, в связи с известными событиями.
5. Ушёл интерес к автомобилям и к стритрэйсингу. Снизилось число мотоциклетных тусовок, как байкеров, так и гонщиков. Нет больше покатушек на спорткарах и гонок на скоростных мотоциклах.
6. Появились недорогие развлечения для людей возрастных и с низким чеком, например, экскурсии по старой Москве: ходят толпы женщин, чья молодость пришлась на развитой социализм и перестройку с ускорением, и слушают сочинения самодеятельных экскурсоводов про старые московские улочки и их обитателей.
7. Общая ситуация — сначала два года пандемии, потом общая неопределенность личной будущности — переформатировали как потребительские предпочтения, так и вообще социальные страты потребителей городской культурной и развлекательной среды, некоторые страты исчезли совсем.
Не сопутствующие, но сопровождающие факторы: снизилась стоимость аренды жилья, снизился спрос на квартиры, снизился спрос на ипотечные займы. Упали продажи автомобилей при катастрофическом снижении ассортимента и росте цен на них в разы, зато по Москве стало возможным ездить, особенно в тех местах, где нет масштабных реконструкций автомагистралей.
Вопрос: что делать с городом, чтобы снова выманить людей на улицы и приспособить их тратить снова деньги? Ведь если они не будут никуда ходить и оставлять там свою трудовую копейку, то придётся закрывать магазины, кафе, рестораны, кинотеатры, кофейни, шоу-румы, галереи. Город не получит аренду, персонал придётся распускать, ликвидировать рабочие места, семьи будут лишаться доходов, это не только не радостно, но даже очень, очень печально и портит всем праздник жизни.
Никакого мирового опыта по этому случаю нет. Есть печальные примеры, как деградируют целые процветавшие совсем недавно города, превращаясь либо в руины и помойки, как Детройт и Балтимор, либо в вонючие и опасные бомжатники, вроде Сан-Франциско. Если что и было передового, так это всё в Москве уже применено — от разбивки парков на месте промзон или железнодорожных путей, до редевелопмента заводов и производственных корпусов. Также известно, что однотипные серийные застройки действуют угнетающе на психику человека. Опыт Казани, Лондона, Парижа, некоторых районов Москвы показывает, что молодёжь, вырастающая в таком архитектурном окружении, в таких градостроительных решениях, больше склонна к агрессивно-депрессивным состояниям, что способствует превращению этих районов в гетто. К тому же, у этих домов, преимущественно панельных, не такой уж большой срок эксплуатации, и через какое-то время эти дома надо будет сносить, а их обитателей переселять в новое жильё. Президент Франции генерал Де Голль как-то заметил, что ошибочные градостроительные решения нанесли Франции ущерба больше, чем две мировые войны вместе взятые. Опыт наукоградов, таких как Зеленоград и Черноголовка, тоже нельзя назвать сверхудачным; в этих городах большие парковые зоны, но места работы, места проживания и общественные пространства с торговлей и развлечениями сильно разнесены в пространстве, и обитатели вынуждены пользоваться общественным или личным транспортом, чтоб добраться до работы или магазинов и кинотеатров.
Общая тенденция такова, что в России три четверти населения уже живёт в городах, а деревня как место постоянного проживания и трудоустройства граждан исчезает. Основа деревенской занятости — производство продуктов питания — уступает своё место агропромышленным комплексам, организованным как индустриальные предприятия, и посёлки, в которых проживают работники агроиндустрии, всё более и более становятся городскими по своему образу жизни: никто не держит скотину, никто не обрабатывает собственные огороды, а продукты предпочитает покупать в магазинах. И молодёжь из деревень уезжает в города с целью реализовать свои таланты не в тяжком крестьянском труде с непредсказуемыми результатами (неурожай, мор и тому подобное). Работа в поле или в животноводстве стала работой на промышленном предприятии — это работа с механизмами, это управление системами, это разделение труда, специализация и взаимодействие с коллективом. Совершен переход от выращивания сельхозкультур и скотины к производству продуктов питания и мясомолочной продукции.
Задача градостроителя — понять, чего будет хотеть горожанин завтра и послезавтра. Или предложить ему то, что он ухватит как якобы давно ожидаемое и без чего, оказывается, жить было невозможно, как это произошло с магнитофонами Sony Walkman, а затем с мобильной связью, а следующим этапом стало появление смартфонов с тачскринами, когда Apple совершила революцию, предложив сначала iPod (носимый портативный цифровой магнитофон со множеством функций), а затем трансформировав его в iPhone. Эти изменения совершили революцию и в мышлении, и в образе жизни.
В градостроительной среде подобные изменения накапливаются тоже, но медленнее. Развитие электронной коммерции, финтеха, служб доставки, стриминговых платформ, платформ для видеоконференций, сделало возможным пережить несколько волн пандемии коронавируса; в то же время это был и обратный эффект — пандемия способствовала усиленному, форсированному развитию этих видов деятельности. Оказалось, что улицы городов могут быть безлюдными, но тем не менее город продолжает жить полноценной жизнью: все коммунальные службы работают, продукты питания и товары доходят до жителей городов, они продолжают работать и зарабатывать, они продолжают общаться и коммуницировать, и они продолжают развлекаться и отдыхать — просто эти процессы приняли скрытые, невидимые формы.
Как понять, что хочет горожанин, что окажется милым его сердцу, а что будет встречено в штыки, как ненужное либо неприемлемое? Это очень сложный вопрос, на него не может быть логического ответа, это скорее вопрос поэтический, ибо поэт улавливает дух эпохи, атмосферу времени и места, флюиды грядущих перемен и флёр рождающихся настроений. На самом деле, это именно так. Город становится привлекательным, когда он превращается в мифопоэтическое пространство: ты идёшь уже не просто по тротуару мимо ветшающих или отремонтированных зданий и сооружений прошлого и позапрошлого веков, а ты идёшь мимо дома, где Пушкин был представлен Наталье Николаевне Гончаровой, а вот тут маленький Лермонтов играл в снежки во дворе, а вот тут Бунин сидел на скамеечке под вязом, а вот здесь разворачивалось действие “Мастера и Маргариты”, и именно в этом самом месте Аннушка пролила своё масло, а вот с крыши этого дома Воланд прощался с Москвой. Тогда человек вплетается в мифопоэтическую ткань своего города — в мир великих и захватывающих теней прошлого, в мифы о своём национальном прошлом, в поэзию — в то есть тонкие душевные переживания — своего места в этом мире, в ощущение, что “здесь” и “сейчас” неотрывно от “здесь” и “тогда”. Человек обретает корни, привязанность, он вплетается в культурно-историческую ткань, жизнь наполняется смыслами, идеями, чувствами, переживаниями, мыслями, поэтическими строфами, художественными образами. Город становится живым для восприятия человека, потому что раз у города есть прошлое, и оно живо, значит, есть и будущее, и есть место для меня.
В этом отношении очень показателен фильм “Блеф” 1976 года с Адриано Челентано в роли Феликса и Энтони Куином в роли Филиппа Бэнга. Бэнг привозит Феликса на болото среди гор и говорит, что вложил сюда все их деньги. Феликс спрашивает: неужели тут нефть, или будем разводить лягушек? Бэнг отвечает: ты слышал о нибелунгах? Феликс, разумеется, не слышал. И тогда Бэнг рассказывает: тысячи лет назад через эти горы перевалили нибелунги, и, после битвы с местными, устроили тут некрополь, где похоронили своих вождей с несметными сокровищами, с кучей драгоценных камней в золотых изделиях тончайшей работы, каждое такое изделие стоит колоссальных денег, а под нами их немыслимое количество. Феликс приходит в крайнее возбуждение, но тут Бэнг говорит: да успокойся, это выдумка, миф, но если ты поверил, то поверят и другие.
На этой мифопоэтической волне строятся целые индустрии, особенно по производству предметов роскоши или туризма. Если роскошь, то вещи этого бренда носили короли и знаменитости; на этих автомобилях ездит Джеймс Бонд, и одевается он в костюмы вот этого бренда, и часы носит вот этого. А когда туристов водят по развалинам, то рассказывает им красивые истории из Плутарха, Геродота, Тацита и Светония. Бюджет Иерусалима формируется из трат туристов, которых водят по местам страстей Христовых: вот тут он упал, и ему помогли нести крест. Вот тут он опёрся о стену — и туристы благоговейно прикладываются к стене здания, которое было построено на тысячу лет позже на улице, проложенной через пятьсот лет после событий. И так далее. И это нельзя назвать надувательством, это просто мифологизирование, поэтизация, это создание эфемерной сущности, именуемой гением места. Надо понимать, что вера — это не просто осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом, как учил апостол Павел, но это неосязаемый, но вполне материальный субстрат, из которого ткётся ткань жизни.
Но, чтобы миф и поэтика места соединились и заиграли, обретя качества мифопоэтического пространства, нужен третий компонент — материальный субстрат, некий предмет силы, несущий в себе свидетельство события или сохраняющий импульс произошедшего здесь и тогда чуда. Например, самые посещаемые храмы — это те, где хранятся чудотворные иконы, вокруг которых сплетена целая мифопоэтическая ткань: царь Борис Годунов молился этой иконе и передал её в храм, а когда к ней приближалась Матронушка Московская, икона мироточила. Или вот часы Пушкина, тот самый недремлющий брегет. А вот это пенсне Антона Павловича Чехова. И всё: место, где находится хотя бы один такой предмет силы, сакрализуется. На этот стержень сакрализации можно наматывать какие угодно события, прямо или косвенно связанные с предметом, и плести кружавчики: в этой печке Пастернак сжёг свои письма Ивинской, а вы знаете историю их любви? или вот в этой печке Гоголь сжёг рукопись второго тома “Мертвых душ”, а вы знаете, что предшествовало этому? и так далее.
В Америке эта индустрия мифологизации обычных мест и предметов поставлена на поток: на этой скамейке любил сидеть Элвис Пресли, а вот тут, на этом самом месте, пуля попала в голову Джону Кеннеди, а вот тут Мэрилин Монро дала согласие Джо Ди Маджо выйти за него замуж. И пенсионеры, равно как и молодёжь, платят огромные деньги за визиты к таким местам силы, они как бы погружаются в атмосферу того времени, и чувствуют себя сопричастными к истории своей страны, и денег на это им совершенно не жалко, плюс они привозят кучу сувениров, вешают себе на стены фотографии, как они сидят на той же скамейке, ставят на полки бюстики Элвиса “с того самого места” и сувенирные головы Мэрилин и Ди Маджо примагничивают к холодильникам.
В Париже это прекрасно работает с художниками: тут вместе пили горькую Модильяни с Пикассо, тут пил абсент Винсент ван Гог, тут пьяный дебоширил Тулуз-Лотрек, и вот трещина на этом стекле — он бросил фужер с вином в знаменитую музу и танцовщицу Ла Гулю, когда она его приревновала к художнице Сюзанне Валандон, когда они были в хлам пьяные и ссорились, а вот через двадцать лет здесь флиртовали предполагаемый сын Тулуз-Лотрека от мадемуазель Валандон алкоголик-импрессионист Морис Утрилло и всеобщая любимица Мими с Монмартра. Народу это страшно нравится, он чувствует свою сопричастность, и начинает интересоваться искусством и своей историей, потому что все эти небожители из музеев и энциклопедий, оказывается, нормальные и весёлые люди вроде нас.
Подытоживая теоретическую часть, сделаем предположение, что в современном горожанине, живущем в линейном, однонаправленном времени, свойственном авраамическому мировосприятию, всё же кроется древнейшая потребность в кольцевом, замкнутом, возвращающемся времени, когда прошлое никуда не уходит, оно остаётся вместе с нами, и через определённые сакральные места и предметы силы, как через ворота телепортации, мы можем войти в то, сакральное время, где ничего не исчезает, и пообщаться, прикоснуться, причаститься и к прошлому, и к вечному будущему, чтоб потом, обновлёнными, вернуться в “здесь” и “сейчас” в новом статусе, с новой силой, которой нас наделили предки из мифопоэтического времени. Человек теперь не просто Стасик Иванов или Игорёк Кузнецов, а со-наследник великой русской (французской, итальянской и т.п.) культуры, он вплетён в ту же историческую ткань, что и Пушкин или Бальзак, потому что через предметы и места силы в городской среде он нашёл своё родство с сакральными героями и своей нации, и всего человечества. На этом принципе работают сакральные пространства в православных храмах: человек, перейдя порог храма, выйдя из мира профанного и очутившись в мире сакральном, где Бог-творец пребывает от века, подойдя к стене, отделяющей сакральное от самого сакрального, от алтарной части, где обретает Святое Святых, видит перед собой лики и образы на иконах — это мифопоэтические, духовные предки и вечно живые святые Божии во главе с Богочеловеком. Иконостас организован определенным образом, чтоб напоминать об истории создания мира и человека, об обоих заветах — Ветхом и Новом, и о пути, которое проделало человечество к обретению возможности единения со своим Творцом через Сына. Другое дело, что без специальной подготовки и погружения в ткань богословия обычный человек не очень себе представляет, кто такие Авраам, Исаак и Иаков, кто такой Моисей, кто такие пророки Илия и Елисей, кто такие цари Давид и Соломон, кто такой Иоанн Креститель, кто такие апостолы, и уж вообще плохо себе представляет, в чём суть жертвы Христовой, и что означает золотой стих Евангелия, провозглашающий, что отдал Бог Сына своего единородного, дабы каждый верующий в него не погиб, но имел жизнь вечную.
У этих ситуаций соприкосновения с вечными ценностями, с Библией, с мифопоэтическими артефактами сакральной истории человечества, особенно пугающими, будь то возложение грехов народа на козла отпущения, убийство Иаилью генерала Сисары, надругательство псалмопевца Давида над Вирсавией или растерзание медведями четырех десятков детей, обижавших пророка Елисея, есть несколько уровней восприятия и понимания. Надо бы добиваться хотя бы возможности первого уровня, когда просто человек видит изображение действа на картине старого или современного мастера; далее возможен второй уровень — заинтересованность в понимании сюжета, а потом уже может быть и третий уровень — вписанность сюжета в канву повествования, а далее четвертый — смысл этого текста, суть урока, который через текст и его визуализацию пытаются донести до человечества, а потом уже и пятый уровень — личностное отношение к описанной ситуации, переживание, далее шестой уровень — “пережёвывание” Божьего слова, попытка понять Божий замысел, и оттуда переход на седьмой уровень — твои личные отношения с Творцом, со Вселенной: кто ты, зачем ты, куда и откуда идёшь, в чём смысл данной тебе жизни. И вот так идёт очеловечивание гомо сапиенсов, через соприкосновение с сакральным и овладение языком, структурным мышлением, могущим отделять сакральное от профанного. В этом суть воспитания человека как человека; эффект Маугли — это упущенное время и возможность приобщиться к коммуницированию с сакральным и сакрализованным опытом человечества; Маугли есть человек по форме, но не по содержанию.
И вот, практически: как вытащить горожан из нор отдельных квартир, куда их загнал прогресс вкупе с пандемией, и когда произошла вынужденная атомизация общественной жизни, и когда многие места живого человеческого общения утратили свою если не функцию, то ценность и привлекательность: пойти в кино или посмотреть сериальчик дома на диване? пойти с ребятами кофе попить или посидеть в соцсетях на том же диване? повести детей в зоопарк или дать им планшет и пусть наблюдают львов на Ютубе, пока я полежу на диване?
Отсутствие живого контакта человека с человеком — это постепенная утрата эмпатии, сопереживания, сострадания, в путь в расчеловечивание. Это путь не только в бездну, это путь в геенну, когда людям вдруг становится друг друга не жалко. Город, городская среда, места контактов людей друг с другом и контактов с общим культурным мифопоэтическим пластом — это то, что делает из стада гомо сапиенсов человеческое общество.
Следовательно, это задача общества и государства как выразителя интересов общества, форматировать такую городскую среду, где людей тянуло бы друг к другу для получения удовольствия через общий, совместно переживаемый опыт. И тут нет рецептов, как это сделать, тут надо пробовать и ошибаться, пробовать и угадывать, пробовать и попадать в самое яблочко. Боитесь зайти в храм? А мы сделаем его стены стеклянными, чтоб было видно благочиние и благолепие, чтоб не страшно было сделать первый шаг вовнутрь. Непонятно, что такое иконопись, почему Русь так любит образы Божии? А мы поставим на улицах стеклянные короба и повесим иконы там, и про каждую расскажем — вот Одигитрия, вот Спас Нерукотворный, вот Троеручица. И тогда всё, что нужно сделать — просто подойти, посмотреть и прочитать. Непонятно, что так все носятся с “Менинами” Веласкеса или с “Авиньонскими девицами” Пикассо? А мы их сверхчёткие репродукции вынесем в стеклянные короба на улицы российских городов, и расскажем интерактивно об искусстве. И снабдим всё QR-кодами, дабы каждый, имеющий душу, через городскую среду мог получить доступ ко всей сокровищнице человечества.
Кто это будет делать, чей административная воля и чей ресурс будут задействованы, чьей душе из высших должностных лиц эти благопожелания созвучны, кто раскошелится на это? Нужен ответ на единственный вопрос — кто эти мы?
Мнения, высказываемые в данной рубрике, могут не совпадать с позицией редакции
Источник: argumenti.ru
Комментарии закрыты.