Сегодня к «Аргументам недели» заглянул на разговор очень необычный гость. Нетипичного собеседника зовут Мати, он бывший военный армии Израиля, ныне гражданский человек с интересным послужным списком. Былые дела требуют от него анонимности, поэтому фото и подробные данные остаются за скобками. Любопытно, что при своём военном прошлом он стремится быть в стороне от политики. Наш разговор рисковал перейти в дискуссию и даже споры, но затронул все самые актуальные темы текущего момента.
— Приветствуем, Мати! Вы необычный гость для издания, будем рады пообщаться. Расскажите, откуда Вы родом и кто Вы?
— Меня зовут Мати. Полное имя — Матеус, Матеуш, как угодно. Родился я в городе Люблин, центральная Польша, в семье военного. Можно сказать, что я потомственный военный. С родителями путешествовал по всему Советскому Союзу в своё время. Перед отъездом был на Западной Украине, недалеко от границы с Польшей. В 14 лет меня увезли в Израиль.
— В Союзе где именно побывали, и что понравилось и запомнилось?
— По большому счёту в СССР я много где побывал. Когда бахнул Чернобыль, в 1986-м, было такое время тревожное, и нас с братом раздали по родственникам. Я уехал к своему двоюродному деду в Каунас. С ним вместе мы ездили по Литве. Мне республика очень понравилась. Я побывал и в Даугавпилсе, и в Вильнюсе, в Каунасе — очень красиво там, всё понравилось. А ещё другой дед мой работал инженером на Братской ГЭС. И мы побывали на этой станции тоже. Там очень красиво, и родич водил нас на дамбу смотреть. Красота тамошняя в память врезалась. Потом был где-то в 80-х в городе Уссурийск. Поездка была очень интересной и познавательной. Было это в 3-4 км от Уссурийска, там шестеро мужиков на… не знаю как правильно называется, на дрыне — толстом таком шесте, уже бревна — тащили убитого медведя. Дело было зимой, и встречные наши сказали, что косолапый не спал, и поэтому охотники его застрелили. Когда я стал взрослым, то понял, что медведи должны впадать в спячку зимой, и охотники на такого вот не спящего шатуна и набрели тогда. Само зрелище, как тащили тушу медвежью, очень запомнилось.
Бывал на Сахалине. Мой дед ездил к своему сослуживцу. Дедушка был капитаном первого ранга. Он во время Великой Отечественной был в каких-то конвоях, я не помню, к сожалению, названия, они на Тихом океане проходили. И на Сахалин мы ездили в гости к его сослуживцу. Там было здорово! Я там впервые попробовал строганину — рыбу замороженную сырую. Мне тамошние народности показывали местное блюдо, хотя я был маленьким тогда, и они сказали, что неподготовленному человеку это кушанье лучше не есть. Это мясо оленя или тюленя, которое протухло во мху, и из него что-то готовят. И местный сказал, что его как-то поел проезжий геолог — еле откачали. Этот момент очень врезался в память.
— Как так получилось, что Вы родились далеко от Обетованной, но оказались там?
— Оказался я тут, потому что моя мать уехала в Израиль в 1990 году вместе со старшим братом. В 1992-м я тоже уехал в Израиль с бабушкой. По материнской линии я являюсь евреем на четверть. Поскольку в Израиле все считаются по маме, то по маме я чистокровный еврей. И вот, не являясь евреем в Советском Союзе и в Польше, у себя на родине, я стал евреем в Израиле.
— Расскажите, как привыкали после европейских широт к новому климату и новым нравам и обычаям?
— Скажу так, к климату привыкал очень-очень долго. По опыту знаю, что к жаре привыкнуть невозможно. Потому что я сам за более чем 30 лет к местной жаре до сих пор не привык. К холоду зато привык. Так как я живу в основном на юге, в пустынной зоне. А климат пустыни — это очень сложно. К нему привыкнуть особо нельзя: летом — небывалая изнуряющая жара, а зимой температура прыгает как кенгуру днём от +27, а ночью иногда бывает мороз до -3. Бывает даже снег выпадает здесь.
Насчёт нравов и обычаев — лет через десять проживания в стране я привык. Хотя привык относительно. Своим я не стал и не стану, но я по крайнее мере стал понимать, с кем имею дело.
— Ваша семья тоже в Израиле живёт?
— Да, все мои ныне здравствующие родные живут в Израиле. Мы общаемся и поддерживаем друг с другом тесный контакт.
— Вы уже упомянули, что родились в семье военного. Однако военная стезя — это был личный выбор или династия?
— Я всю жизнь хотел быть военным. Мой выбор больше личный, чем династический. Когда мне объяснили, что у нас в семье вообще все военные по мужской линии, и не только по мужской, я понял, что особого выбора у меня вроде, как и не было. Даже не так, осознанный выбор был очевиден. Так можно сказать. Мне нравилось всё связанное с армией, я хотел быть лучше, хотел себя посвятить этому делу.
— Армия Израиля чем-то отличается от других армий?
— Армия Израиля отличается от всех аналогов в мире вообще. Во-первых, смесь культур наблюдается в здешней армии крепко. Смесь общин, культур и всего остального сильно влияет. Мне повезло, я служил и с черкесами, и с друзами, и со многими другими народами. Я видел всю их культуру, обиход и привычки. Всё это весьма сложно. Кто этого не понимает, тому служится очень тяжело. В израильской армии нет дедовщины. Существует только уставщина. Израильская армия — это братство навсегда, на всю жизнь.
— Растолкуйте, что есть «уставщина»?
— Устав делится на две части: первая — обязательное к применению, и вторая — на усмотрение либо командования, либо командующего составом. Первая — это то что не оспоримо, вторая — солдат может оспорить. Хотя, если честно, на моей памяти никто так не делал
— И уточню, Вы в ЦАХАЛе служили? Вообще ЦАХАЛ — это и есть кадровая армия государства или нет?
— Я не знаю, что такое кадровая армия. Стационарная армия, армия страны, да? ЦАХАЛ в переводе с иврита обозначает Армия обороны Израиля. Здесь нет нацгвардии или еще чего-то подобного. Хотя есть еще ополчение, но эти подразделения подчиняются в основном мэрам и служат вспомогательно, потому как они добровольцы.
— И про отсутствие дедовщины в израильской армии. Как этого достигли?
— Скажу, как достигли. Во-первых, когда ты приходишь в армию, у тебя есть Курс молодого бойца. КМБ в боевых войсках, не знаю как в войсках тыла, но здесь это очень серьёзная и тяжёлая подготовка. На этих тренировках люди сильно сближаются. Хотя после КМБ они расходятся по разным родам войск, но остаётся единство. Они там сближаются, потому что один другому всегда помогает, может вынести из опасной ситуации при травме или ранении, например. А когда где-то попадаешь в рейд, в патруль, в разведку и так далее, один прикрывает другого. Я думаю так, если бы была дедовщина, то «дед», который издевается над молодыми, он также попадает в эти рейды вместе с ними. И они вряд ли его прикроют. Они его будут ненавидеть. А на месте надо, чтоб ты человеку доверял, верил в него, последний хлеб с ним делил. Мы на моём КМБ получали галеты 1967 года, консервированные галеты американские. И я вам скажу, эта галета каменная, её надо было только разбивать, измельчать. Мы их прикладами били, чтобы они размякали, водой смачивали и потом уже ели. И вот ты делишь с соседом последнюю эту галету, потому что именно он прикроет тебе спину, вынесет при ранении с поля боя, а может и закроет собой. Какая же там может быть дедовщина… Думаю, экипажи танкистов ещё более сплочённые, они вообще действуют как одно целое. И так далее и тому подобное. Обслуживающий персонал тоже поневоле своим становится. Люди в израильской армии своим бытом исключают дедовщину.
Причём немаловажно, что в армии встречаются все слои общества. В Израиле служат все от мала до велика. Рядом с тобой может быть сын генерала или в одном патруле могут оказаться сын чиновника, сын министра, внук хоть президента, хоть премьера. Они все служат в армии, здесь все служат. В Израиле «косить» от армии — это позор. Честь служить своей стране. Если идёшь по улице в форме здесь, тебя любо накормит, лавочники тебе всегда дадут хлеба, пиццу или ещё что. Потому что ты защищаешь, ты защитник, воин, ты их человек! Двери для солдата всегда открыты. Бойца всегда возьмут подвезти, если он едет автостопом. Его всегда поощряют, население любит свою армию.
Здесь никто и никогда не косит от армии. Нет, я не буду говорить тотально, может и есть такие. Я не отрицаю, не все идеальные. Но это глупо на самом деле. Поскольку то, что я видел в своё время, было честью идти в армию. Люди боролись за это, воевали с чинушами, чтоб поднять себе как-то уровень для прохода в боевые войска. Даже на обман шли, только чтобы служить стране. Не в одни боевые, просто хоть в какие рода войск. Я хотел попасть в Морфлот, как мой дед, но, к сожалению, из-за недостаточного знания языка на тот момент меня туда не взяли. Меня зато взяли в инженерные войска. Если говорить о службе в армии, то в мои 90-е и 00-е каждый считал за честь пойти в армию. Для каждого важно то, что он делает для своего дома, чтоб им гордились родители, чтоб им гордились соседи. Я был солдатом, мы все получали небольшое жалование, часто был голодным. Когда я ехал домой, а транспорта тогда большого не было в стране, я долго не мог добраться с севера на юг. Ни железных дорог толком не было, ни регулярных автобусов. И простые люди меня подвозили, кормили, хотя я их видел впервые, как и они меня. Однажды, человек, который на улице продавал лепёшки, он мне просто завалил рюкзак своим товаром (улыбается). Он сказал: «Мой сын тоже в армии служит. Возьми и поешь, потому что солдат не должен быть голодным!» Так я доехал домой. А дедовщины у нас нет, я её за долгую службу никогда не встречал и, скорей всего, никогда не встречу.
— Продолжить армейские будни после срочки было Вашим решением?
— Я продолжил после срочной службы сверхсрочку. Это было полностью моим решением. Потому что я хотел оставаться в армии, а с другой стороны, не хотел сидеть у семьи на шее. Времена были тяжёлые, и я подумал: так одним ртом в семье будет меньше, а мне будет легче. Я смогу как-то помочь родне. Опять же, когда ты сверхсрочную служишь, тебе даётся очень много всяких привилегий. Я смог помогать родным — это главное и важное.
— Где побывать успели за время активной службы?
— После всех тренировочных лагерей, после КМБ служил я в Ливане два года десять месяцев. После второго ранения мне захотелось немного оттуда уйти. И ушёл я на территории города Хан-Юнис и служил там до конца ещё где-то месяца 4-5. Сверхсрочку оттрубил тоже там. Тогда там было не совсем тихо, но гораздо тише, чем в Ливане.
Если брать всю службу полностью, то много где. Это Европа, Америка, Канада и много где ещё. В подробности вдаваться не будем (улыбается).
— Какие командировки запомнились больше всего?
— Командировка в провинцию Гуджарат в Индии. Это была самая поганая командировка, которая могла быть. Во-первых, климат отвратительный. Во-вторых, люди — не очень. В-третьих, еда — не очень. Воду из-под крана, если хочешь жить, лучше не пить. Рис да каша — пища наша. Я был там 4,5 месяца и вообще никак не хотел бы туда возвращаться. Самая моя лучшая командировка — это Дания. Там было прекрасно во всех смыслах. До сих пор мне вспоминается, как там было хорошо!
— Что самое сложное в военной службе лично для Вас?
— Для меня нет ничего сложного в военной службе. Вообще ничего. Хотя нет, терять друзей тяжело. Но это связано не только с военной службой. В самом военном деле ничего сложного для меня нет. По крайней мере, хоть я не хочу показаться высокомерным, но я действительно не нашёл ничего такого, что было был правда в тягость. Прыгать с парашютом с самолёта — не тяжело, меня вытолкнули первый раз, а во второй раз я уже прыгал сам. Помолился, кольцо вспомнил, где находится, выдернул и был таков, как говорится. Упал в море, больше не прыгал, конечно. Потому что больше не предлагали. Чисто по профессии опять же нет ничего сложного. Делай всё с головой, творчески подходи к делу, прими это — и всё.
— Мы договорились не говорить о политике. Но для общего понимания: как вышло так, что за долгие годы службы Вы умудрились оставаться вне политики?
— Я думаю, что виной всей моей аполитичности — наши пропагандисты и идеологи, которые промывали мозги в армии с самого начала. Политруки, как говорится. Эти политруки забивали нам головы не политическим аспектом, а домом, Родиной и так далее. Поэтому мне плевать, что там наверху, им плевать на меня. Но у меня нет никакого представления — за них я воевать точно не буду. Я никогда не воевал за власти, я всегда воевал за дом, за семью, за землю. Потому что если не мы, то нас. По-другому как?
— И ещё прям чуть политики. Что-то знаете о конфликте Москвы и Киева? Вообще интересовались затяжной темой Донбасса, Крыма, СВО?
— В этом контексте у меня есть вопросы к обеим сторонам. И если откровенно, я желаю удачи обоим государствам, пока это не касается нас.
— В приватной беседе Вы упоминали о простой философии войны и мира, которую сами себе выработали. Можно о ней подробнее?
— Моя философия по поводу войны — если не ты, то — тебя. Всё, о чём я думал когда-то, сидя в окопах Ливана, по уши в грязи, дерьме, мухах и много чем ещё, это было возвращение домой. Я хотел, чтоб моя мать спокойно спала, чтоб мой брат спокойно ходил на работу, чтоб будущие мои дети тоже спокойно спали. Я просто хотел вернуться в свой дом. Я знал, что это мой дом. И если мы сегодня этого не сделаем, то завтра это сделают они, и церемониться с нами не будут.
— Вы бывали с военными кампаниями и задачами во многих частях мира. Военные в разных странах отличаются или есть общее нечто?
— Я бы не сказал, что был где-то с военными кампаниями. Я побывал по уголкам мира с задачами. У военных разных стран нет ничего общего. Они абсолютно все отличаются. Практически все. Самобытность, традиции, всё в общем — категорически разное. Допустим, в Индии сикхи ходят с саблями, с ножами, с кукри своими. Горцы и Великобритания — их Black Watch, по-моему — и Black Watch, который сидит в Канаде, и горцы, которые тоже сидят в Канаде, в той же Новой Шотландии, в Галифаксе отличаются. До сих пор их парадная форма — килты. По плацу они маршируют в этих традиционных юбках. А многие ходят даже в парадной форме в тэм-о-шентерах — особых форменных беретах, которые делают из кашемира. И таких примеров много. Что говорить, военные стран мира отличаются очень сильно самобытностью, традициями, привычками — всем, чем угодно.
— Вы легко находили общий язык с сослуживцами-иностранцами?
— Да, я легко сходился со всеми сослуживцами. Потому что в моё время было плевать, из России ты, из Украины, из Эстонии или из Таджикистана, из Камбоджи — всё равно, кто ты и откуда приехал, лишь бы ты прикрыл мою спину в бою, лишь бы ты вытащил меня из боя. В то время был такой век окопных войн — люди дорожили общением, делили последнее, спасали и согревали друг друга. Это братство навсегда. По крайней мере, здесь так.
— Вы из тех, кто готов обменять свой военный талант на деньги?
— Я всегда готов что угодно обменять на деньги. Потому что деньги — это то, что движет любым человеком. Свой военный талант обменять на деньги? Если только как инструктор, может быть. Но лично входить в какие-то боевые действия — не потяну, я старый уже, как бы всё (смеётся). Куда там воевать-то! Я готов поменять, почему бы нет, если мне заплатят. Но хочу сказать от себя: для меня важно, кто заплатит. Короче, таких как я не все любят. Меня нельзя купить вообще. Если я этого не хочу, этого не будет никогда. Я могу сказать, что такое уже было не раз и не два — и ничего не вышло. Потому что меня не купить.
— Нынешняя арабо-израильская война Вас коснулась как-то? Вообще в стране мобилизацию объявляли?
— Да, меня эта война очень сильно коснулась. Погибли многие мои друзья. Родственников тоже затронуло это. Мобилизация в стране была, естественно. Скажу так, у нас страна считается такой, где ничто так не радует, как горе соседа. Но когда война, то тут брат — брату, сын — сыну, отец — отцу. Мобилизация была, призвали одно число, а пришло в два раза больше. И армия не могла справиться с наплывом людей, поэтому многих просто отсылали домой.
— Как человек военный, скажите, затянется ли нынешнее обострение?
— Нынешнее обострение, если вы имеете в виду арабо-израильский конфликт, не могу никак прокомментировать. Думаю, он может затянуться, а может завтра всё прекратиться. Это же Восток: тут может начаться всё из ничего и закончиться ничем. Так уже было много раз. Я очень надеюсь, что скоро всё устаканится. Потому что если война России и Украины — это война, где одна богатая страна «душит» и пытается вбить клин в сердце более бедной страны, которую другие толстосумы Запада поддерживают, как могут и как хотят, сделав из неё полную марионетку для своего пользования, их цацку. То Израиль — это не Украине и не Россия. Тут всё очень в крайней степени, максимально — либо повод к войне есть и начинается из ничего, либо его нет — и всё кончается ничем. В арабо-израильских войнах выиграть невозможно. Тут можно задавить массой, и тогда что-то из этого Израиль получит, либо не будет вообще ничего. В Израиле найдутся люди, которые скажут, что «всё, мы проиграли». Потому что так-то и так-то. И тут зачастую люди не думают, что надо вообще это заканчивать. Также и Украина не думает как ей закончить конфликт. Так же как и Россия вроде и говорит о готовности пойти на переговоры на каких-то условиях, которые невыполнимы. Чем и занимается наш ХАМАС. Он как бы зеркально отражает требования России сейчас к Украине. Сейчас движение сделает тот же шаг — им конец войны не нужен. Такое впечатление, что они хотят затянуть конфликт как можно дальше. Хотя дальше уже некуда ни там, ни здесь.
— Вы уже несколько лет являетесь гражданским человеком. Остались какие-то секреты, которые Вам нельзя разглашать?
— Нет, вся моя подписка о неразглашениях давно кончилась. Нет ничего такого секретного. Всё настолько изменилось, что последних лет 15 с каждым годом всё только и делало, что изменялось. Потому я не в теме уже давно. Без понятия о нынешней секретности в целом. Есть вещи, которые я просто не знаю. У нас же Израиль — тут есть вещи, которые вообще никто не знает. Или знают определённые люди, которые точно не я (смеётся). Или знают все.
— Чем занимаетесь в гражданской жизни? Были проблемы ПТСР и прочих последствий фронтового бытия?
— Были проблемы с посттравматическим синдромом в течение 15 лет. В гражданской жизни занимаюсь химической инженерией, работаю на заводе. Тишина, покой — всё хорошо. Последствий от фронта особых не было кроме после последней контузии зрение упало. Мне его вернули — израильская медицина прекрасная. И поэтому вернули, сколько могли. Хоть я и в очках, но других последствий не наблюдалось.
— В заключении, охарактеризуйте призвание военного?
— У военных есть очень-очень много специализаций, специальностей, направлений, путей и так далее. Если человек, который в армию пришёл, посчитал, что это его, он увидел, что всё ладится в его руках, ему нравится и он понимает, что военка станет делом его жизни, и он имеет к этому талант, то талант надо развивать. В этом направлении ему и надо идти. Даже если человек не останется в армии, он выйдет в гражданскую жизнь и ему эти навыки всегда помогут.
Поделиться Поделиться ВКонтакте Telegram Whatsapp Одноклассники Cсылка
Источник: argumenti.ru
Комментарии закрыты.